История в цифрах

По замыслу авторов проекта, архив должен стать инструментом для развития сравнительных исследований по истории России, в том числе экономической. В нем собраны стандартизированные статистические данные из различных источников по семи направлениям: население, труд, промышленный выпуск, сельскохозяйственный выпуск, сектор услуг, капитал, земля. Эти данные представлены в региональном разрезе и охватывают пять временных интервалов (1795, 1858, 1897, 1959, 2002).

Руководители проекта Хайс Кесслер (Международный институт социальной истории, IISH, Амстердам) и Андрей Маркевич (Российская экономическая школа) рассказали о целях создания архива.

Профессор РЭШ Андрей Маркевич отметил, что цель – создать общедоступный бесплатный архив для всех желающих: «Нам казалось, что российская историческая статистика очень богатая, но главное – недоисследованная».

«Мы предоставляем базовую сетку индикаторов социально-экономического развития для всех регионов, и туда люди могут встраивать данные, которые помогают им отвечать на разные вопросы», – говорит старший научный сотрудник Международного института социальной истории Хайс Кесслер.

Базовая сетка состоит из нескольких тематических направлений: население, труд, выпуск (промышленность, сельское хозяйство, услуги), капитал и земля. Население – это данные не только о его численности, но и о составе по полу, образованию, принадлежности к конфессиям, к городскому и сельскому населению. «С учетом того, что число регионов в зависимости от периода достигало 100, собрать временные ряды всех этих данных было практически невозможно. Мы выбрали другой подход – так называемых временных срезов. Примерно с 50-летним интервалом мы покрываем два века российской истории, давая срезы – точки, по которым сетка показателей включается в архив. Это 1795, 1858, 1897, 1959, 2002 годы. Это годы проведения переписи населения и ревизии данных для более ранних срезов», – говорит Кесслер.

Всего в архиве представлено около 4000 индикаторов, около полумиллиона отдельных цифровых показателей. При этом важной его особенностью является обширная источниковедческая документация. «В пояснениях для каждого направления и показателя мы указывали источники информации и комментарии по поводу их достоверности. Если источников больше одного, приведены их достоинства, недостатки и аргументы в пользу выбранного для использования в архиве», – говорит Кесслер. Он добавляет, что данные представлены в «природном» виде, в так называемых исторических категориях, используемых в источнике. При этом для корректного сравнения с практикой других стран, помимо специфических исторических категорий были использованы общепринятые современные системы классификации. «Несопоставимым остается то, что касается административно-территориального деления, которое очень сильно менялось на протяжение этих двух веков. Напрямую сравнивать Московский регион 2002 г. с 1795 г. нельзя, так как их границы отличались, в ряде регионов эти различия гораздо существеннее. Категории стандартизированы во времени, они полностью сопоставимы с конца XVIII века до начала XXI века», – отмечает исследователь.

В качестве примера Кесслер демонстрирует использование архива в пространственном анализе изменения структуры занятости в России за XX век. На основе данных электронного архива можно проследить, как менялось распределение занятых в возрасте 15 лет и старше по трем секторам экономики за три временных среза. Речь идет о первичном секторе (сельское хозяйство, лесное хозяйство, рыболовство, охота), вторичном (добыча полезных ископаемых, промышленность и строительство) и третичном (услуги, в том числе государственные, торговля и транспорт).

Все категории занятости, которые встречаются в источниках для этих трех срезов, были классифицированы по системе PSTI (Кембриджский университет). Полученные данные наглядно представлены на картах. Видно, как ситуация изменилась по сравнению с 1897 г., когда в преобладающем большинстве регионов Российской империи первичный сектор был главным источником занятости. К 1959 г. значение сельского хозяйства уже значительно уменьшилось, причем повсеместно. К 2002 г. первичный сектор практически утратил прежнее значение, сохранившись только в южных регионах страны. В промышленности сложилась несколько иная картина: в 1897 г. занятость в промышленности везде была невысокой, за исключением нескольких регионов (Московская, Владимирская губерния, Петербург и Польша). В 1959 г. занятость в промышленности стала преобладать в большом количестве регионов по всей стране. В 2002 видна более универсальная картина, где занятость в промышленности все еще имеет существенное значение, но уже меньшее, чем для ряда регионов в предыдущем временном срезе. В третичном секторе виден довольно ровный тренд – от ничтожных значений в 1897 г. до повсеместно более важного значения в 1959 г. и преобладающего значения в 2002 г.

Сведения из архива можно интегрировать в данные международной статистики, получив, например, карту транснационального сравнения доли занятости в промышленности в начале XX в. на евразийском континенте. Из последней карты видно, что в тот исторический период Япония имеет высокую долю занятых в промышленности – примерно на том же уровне, что и очаги развития промышленности в России (Москва и Владимирская губерния), а Китай находится примерно на том же уровне, что и остальная европейская часть России.

В качестве еще одного примера использования данных архива Андрей Маркевич приводит реконструкцию валового регионального продукта российских губерний на рубеже XIX-XX вв.: «ВРП – один из важнейших экономических показателей развития, но интересно, что для Российской империи в целом он не был до сих пор реконструирован, а мы на основе данных электронного архива это сделали впервые». Были реконструированы данные для всех 97 губерний по 44 секторам по добавленной стоимости. Результатом такой реконструкции стала карта ВРП на душу населения в Российской империи на рубеже XIX-XX вв.

Из этой карты понятно, что в Российской империи не было единого центра экономического развития – только несколько очагов промышленности: Московский регион, Петербург, Польша, Донбасс. Сибирь и Дальний Восток оказываются с относительно высокими показателями по ВРП на душу населения. Маркевич обращает внимание, что высокий ВРП Востока – подушевой показатель, который не отражает истинный вклад региона в экономику страны. «Здесь можно провести параллели с Западом США того времени, про который мы знаем, что это малонаселенные территории, богатые природными ресурсами, и за счет этого - с высокими экономическими подушевыми показателями», – отмечает Маркевич. Южные губернии европейской части Российской империи (юг современной Украины и России) имеют довольно высокие показатели ВРП на душу населения – что, по мнению эксперта, представляет интерес в свете дискуссии об аграрном кризисе Российской империи в тот период.   

Конечной целью большинства исследований является анализ причинно-следственных связей. Так, например, данные архива можно использовать при анализе крепостного права и его роли в экономическом развитии России. В совместной статье с Екатериной Журавской во многом на основе данных архива был исследован дискуссионный вопрос о том, было ли крепостное право эффективно экономически. «Чтобы ответить на этот вопрос количественно нужны статистические данные, которых немного для периода до 1861 г. Электронный архив с губернаторскими отчетами 1858 г., которые мы собрали в рамках этого проекта, может прийти на помощь, поскольку эти отчеты содержат данные об урожайности и промышленном выпуске», – поясняет Маркевич.

Кесслер приводит пример использования архива для анализа данных по структуре занятости населения в возрасте от 15 лет с целью согласиться или опровергнуть актуальное утверждение о том, что Москва – это не Россия. Губернии были разделены на две группы – две столицы (Москва и Петербург) и все остальные. «Основной тренд четко в виден: в 1897 г. Москва действительно отличалась от остальной России с кардинально другой структурой занятости», – отмечает эксперт. Если в Москве и Санкт-Петербурге третичный сектор был самым большим наравне с незанятым населением, на втором месте – промышленность, то во всех остальных губерниях преобладающее значение имело сельское хозяйство. В 1959 г., то есть после индустриализации, видна уже иная картина: доля незанятого населения выросла повсеместно, но в нестоличных губерниях сельское хозяйство продолжает играть важную роль. В 2002 г. структура занятости в Москве и Санкт-Петербурге уже практически не отличалась от других регионах. Разница заключается в том, что в остальных областях первичный сектор еще сохраняется, в то время как в Москве и Петербурге уже не имеет никого значения в структуре занятости, говорит Кесслер. Он приходит к выводу о том, что происходит конвергенция структуры занятости в течение XX в. «Применительно к 1897 г. утверждение «Москва – не Россия» убедительно, а к 2002 г. к нему уже можно оправданно поставить знак вопроса», заключает эксперт.